Поэзия проекта Рыцарь и Волк

Ушли те дни, когда за честь считалось
Скрестить клинки в турнирной чехарде,
Укрывшись латами, и мужество являлось
Гораздо выше золота в цене,
Так свинство, не держа за панибрата,
Слова считали ровней — как дела,
И чернь не заявляла свое право
На власть и добродетели двора,
А при дворах, где пели трубадуры
И сочиняли в искренних речах
Аристократам, а не душегубам,
Рыцарский дух, но не тлетворный страх;

Ушла эпоха выдуманных песен,
Ушел тот мир принцесс и королей,
Остался жалкий фон — убог и пресен
Его формальный скучный мавзолей,
И дым этих напыщенных прочтений
Не жаждет смыслов кроме воровства
И приворота новых извращений
Под беспринципным взором кумовства —
Дороги устланы для торгашей и кланов,
По ним везут товар и провиант,
Как перекупку спеси у нахалов,
Но не для рыцарских походных лат;

Кривлянье клоунов под видом синекуры
И рабская покорность простоты —
Все только глянец, видимость натуры
Сквозь опустевшие угодья и сады,
Все, что тревожит молодую поросль —
Успех и тишь насиженных оков,
Но ни дороги, ни пути, ни совесть,
Ни дальний отблеск вечных маяков,
Горячий взгляд сражен кривой усмешкой,
Пытливый ум низводится словцом,
И если вышел на тропу — не мешкай,
Торгуйся духом, сыном и отцом.

Вновь пепел пустыни барханом задушит деревья,
Их голые ветви сплелись лабиринтом пророчеств,
Лишь небо сквозь тучи забрала ощерится щелью,
Заполнив немое пространство в преддверии ночи
Сажей пожарищ далеких и прошлых знамений,
Прожитых жизней и смертью былых поколений;

Есть в кодексе рыцарской чести одно из правил —
След свой оставить на лоне сгоревшего лета,
И затупив снова некогда острые грани
Злого клинка о хребет суеты и скелеты
Ложных побед и обломки пустых поражений,
Все же искать то, что нужно найти без сомнений.

Если бы знать, что нас ждет — тронный зал или плаха?
Рыцарь и Волк — лишь тень в лабиринте страха.

Оставив дикую пустыню позади,
Он медленно взбирался по бархану,
Что к ночи вырос на его пути
Курганом упокоенных обманов,

Лишь ветер развевал над головой
Тяжелый запах пройденных пожарищ
С клочками сажи, с липкою бедой,
И вечным привкусом скиталищ,

Остывший шлем, кираса и доспех
Уже не мучили жарой ни дух, ни тело,
Лишь вязли ноги — как зимою в снег —
В сугробах серого седого пепла

И вот поднявшись на крутой обрыв
Он оглядел пространство под собою —
До горизонта — долгий лабиринт,
Охваченный далекою рекою,

Что, превратившись в гибкую змею
Реальности и миражей сознанья,
Вползла в туманы моря — на краю,
Где прятались огни надежд, мерцая.

Привал привычен — хворост и костер —
Их вечная беседа в ночь похода,
Да нож отца, и дедовский топор —
Надежные друзья во всех невзгодах.

Он вспоминал, укутав взгляд во тьме,
Былые дни — другую жизнь и правду —
Отца, что был в почете у людей —
Главой Совета и любимым всеми бардом,

Деды ж давно оставили сей мир
Один кузнец — железо гнул исправно,
Другой мосты и стены возводил
Для горожан и городского сада,

Но все ушло с последнею войной,
Совет разогнан, в городе предатель,
Лишь он заступник матери родной,
И своей мести ревностный мечтатель.

Рыцарь и Волк — лишь тень в лабиринте страха.
Спит за спиною ленивой змеей пустыня,
Ядом познания сны отравив, и отныне
Самообманы — немые предвестники краха
Детских фантазий и неприступной гордыни —

И вот уже мертвые ветви, скрывая капканы
Ржавым железом рисуют кровавые раны;

Чтоб сохранить в себе смысл и живое начало,
Не замарав его ложью, кровью и грязью,
Зверю оставь право жить, а оскалом пасти
И снятою шку рой тотема не украшай ристало,
И отпусти без ревнивых сомнений и страсти...

Рыцарь и Волк — как союз человека и зверя,
Но скрыта земля туманов тогой безверия.

С рассветом — в путь, наметив взглядом цель —
Сквозь лабиринт к манящей влаге жизни
Лесного озера, где под обрывом мель —
Омыть доспех, одежду, тело, мысли,

И далее — в излучинах реки,
Что показалась в сумерках с бархана
Как признак обетованной земли,
В низинах и синеющих туманах,

Найдется переправа и совет,
Среди рыбацких выдумок и слухов,
Или представят кров и свежий хлеб
Седой крестьянин со своей стряпухой;

Но лабиринт — не тот аттракцион,
Где можно мнить себя искателем свободы,
Здесь не уместны прения сторон —
Здесь куклы жизнь решают кукловоды,

Сюжеты пьесы — встречи и разрыв —
В живых стенах ветшалых декораций —
Ловушки демиургов — для интриг,
Забытые без зрительских оваций,

И то, что выпадет — никто не виноват,
Ты выбрал сам игру — тропу героя,
Тот поворот, где нет пути назад —
Вход — только грош, а выход — жизнь порою.

Дождь почву леса замесил с золой,
Ожили мертвые каштаны и лианы,
Когда, услышав жалкий тихий вой
Он вышел из чащобы на поляну —

Там тщетно бился в ярости за жизнь
Волчонок в приготовленном капкане,
Зверь рвался из объятий, злобно грыз
Железо лат и рвал камзол когтями...

Убей щенка! — закон тех темных мест,
И хищный нрав охотничьей натуры,
Но Рыцарь отпустил его окрест,
Не сняв с собрата его волчьей шкуры.

Но скрыта земля туманов тогой безверия,
Где факел едва освещает леса и равнины —
Здесь люди блуждают и в поиске битвы звереют,
И шкурою волчьей укрыты их плечи и спины,
Их головы венчаны мертвенным волчьим оскалом —
Слепцов поводырь и лукавый хранитель секрета
Прельстил свои жертвы рассказом, что в гуще туманов
Найдут они меч — посвящением знаний завета;

Лишь тот, кто окажется более ловким и сильным,
Лишь тот, кто презрел свои страхи и ужасы Ада,
С клинком покорит Замок славы — у края могилы
И с трона низвергнет хранителя лунного сада.

Им мачеха — жизнь, а смерть — повитуха и сваха,
И зеркалом зла отражается озеро праха.

Лес поредел и ливень прекратил
Сочиться в щель кирасы и забрала,
Но Рыцарь за день выбился из сил,
Сквозь лабиринт дорогу прорубая,

Срезая тернии, колючие кусты,
И разгребая узкие проходы
Камней замшелых, дикие мосты
Валил через овраги и проломы,

Когда же сумрак затопил туман,
Так, словно небо улеглось на землю,
Он обнаружил чей-то прежний стан,
В руинах брошенных иного поколенья;

И превратившись в слух и долгий взгляд,
Он разглядел среди стволов и далей
Блик факелов — соперников отряд,
Что возвращались, громыхая сталью,

Их голоса все ближе и ясней —
Все тяжелей их поступь и дыханье...
И вскоре окружив кольцом огней —
Вердикт один: здесь клятва — испытанье,

Как причащение из кубка, если к ним
Он хочет быть причислен в чине равных,
И честь иметь, чтоб посетить турнир,
Где жизнь — ничто перед смертельной раной.

Они несли на шлемах и плечах
Голов оскалы или шкуры зверя —
Своих волков, убитых ради прав
Носить штандарт тотема как трофеи,

Средь них был маг — он стаю вел на бой —
Сквозь волчий вой и раж оцепененья,
Звериною секретною тропой,
Под капюшоном пряча взгляд и зелье,

Наполнив кубок, он отдал его
Собравшимся отчаянным рубакам,
Чтоб пригубить по кругу, пока дно
Не обнажит презренье перед страхом.

И зеркалом зла отражается озеро праха,
Разверзнув туманы среди корневищ реликтов,
Что пьют воду жизни со сгустками мертвой крови
Пришедших на отмель сразиться за право быть вечным;

И вот уже сталь рубит латы и кости с размаха,
И лязг ее гимном сливаясь с предсмертным рыком
Несется окрест, и собою пространство заполнив,
Растает под сводами грота утром беспечным...

Заветный клинок — это выбор слепой удачи,
Он выпал тому, кто изранен, но выжил в той ночи,
Тому, кто, оставшись собой, не нарушил обета
В азарте погони за шкурою волка, а значит,

Что жизнь его все же важнее судьбы всех прочих...
И день растворится надеждой в объятии света.

Нет магии сильнее, чем обман —
Иллюзии привитой чародеем,
И этот опьяняющий дурман
Способен сделать человека зверем,

Распутницу — загадкой и звездой,
Пройдоху — новоявленным кумиром,
Вождем — манипулятора толпой,
И божество, парящее над миром,

И превратив безумие в завет,
Хватает повелительного жеста,
Чтоб сотворить обряд или предмет
В священный культ оружия и места;

И вот вонзенный меч среди корней
На мелководье озера, что мнило
Когда-то Рыцарю спасеньем от огней,
Жары пустыни — стало вдруг могилой;

Они сошлись вокруг того меча,
Змеёю ревности увитым как декором,
Чтобы колоть, рубить и сечь с плеча
Чужую жизнь под неустанным взором —

Эгрегора, создавшего мечту —
Седого волка, Лорда замка тлена,
Что одноглазо пялился во тьму
Пустой луной на гибнущую смену —

Он выбирал преемника себе
Из тех, кто зелье пригубил из чаши,
В пустыне выжив, не сгорел в огне,
Преодолел и лабиринт, и чащу,

Кто не жалея кровного родства,
Оставил дом, любовь, надежду, веру,
Кто выпотрошил боль из естества,
А шкуру волка превратил в химеру,

И вот сейчас, когда болота слизь
Принять готова жертвой плоть убитых,
Фортуна царственно укажет — как каприз —
На одного среди навек забытых.

И день растворится надеждой в объятии света,
Когда смолкнет эхом агония рьяной битвы,
И хор упокоенных душ сонмом канувших в лету
Вдали захлебнется без плача родни и молитвы;

Так озеро праха проглотит тела как и прежде,
Став братской могилой для тех, кто не знал покаяний,
Лишь солнечный луч на востоке небо разрежет —
Разделит на прошлое с будущим время скитаний;

Сжимая железною крагою гарду трофея,
Впиваясь глазами в горящее жерло восхода,
Увидишь ли Замок — далекий мираж везения,
Или найдешь свое счастье в оазисе тихого дома,

Чтоб радостью день наполняя, предаться веселью...
Но здесь её нет, она всуе покинула землю.

В слепой резне, где каждый против всех,
Где нет товарища, а лишь враги и злоба,
Ударить в спину — ловкость, но не грех,
И добродетель волчьего закона,

Закон о крови, стае и войне
Для бешенства не писан демиургом,
И, снявши шкуру с волка, о цене
Своей — не обсуждается под спудом,

И путь во власть — в тот Замок миражей,
Что брезжат перед юношеским взором —
Дорога без иллюзий и затей —
По трупам братьев и чужим невзгодам;

Рассвет забрезжил, покидает ночь
Гладь озера и берега туманов,
И морок следом уползает прочь,
Оставив смерти пиршество и раны,

Лишь слабый стон над гулкою водой,
Да черных птиц кружение и клекот,
Но скоро этот призрачный покой
Нарушит вечный щебет, свист и топот.

Восходит солнце — прячется луна,
Оно расставит точки в предложениях,
Где снова разукрашена страна,
Где снова свет заполнил цветом землю,

Восстав средь мертвых, опершись на меч,
Раздавленный, в крови, грязи и ранах,
Не веря в то, что кем-то из предтеч
Он выбран как залог зловещих планов,

Смятенный Рыцарь выбрался на брег,
Трофей в руке сжимая крепче жизни,
То проклиная выпавший свой век,
То в благодарности заламывая кисти,

И обессилев от саднящих ран,
Или от радости, что жить уже не чаял,
Он в забытье бессвязанное впал,
Живых цветов вокруг не замечая.

Но здесь её нет, она всуе покинула землю;
Зачем колосятся хлеба морем злата под бризом,
Когда нет жнеца, да и мельница скрипом не внемлет
Прохладе ручья, и амбар не заполнен до фриза?

И встретить не выйдет никто ни к реке, ни к колодцу,
Пустынна конюшня и двор, и цветник перед садом,
Ни скарба, ни утвари нет ни в тени, ни на солнце,
И дверь растворенная путнику не преграда,

Лишь в сумраке комнаты флером увядших соцветий
Мерцает блуждающий призрак любви и заботы,
Но если коснуться его опрометчивым взмахом столетья,
Рассыплется в пыль, будто музыка кодовой нотой,

И пряжей забытой, залитой полуденным светом
Все вьет долгий путь свои нити из лета в лето.

Душа его отправилась парить
Над миром без причины и забвенья,
Чтобы увидеть, и понять — как жить,
Окованной доспехами неверья,

Он проплывал над лесом и рекой,
Над лабиринтом, озером, пустыней,
Над прошлым, что вело его судьбой
И пряталось за горизонтом синим,

Где в море уходили корабли,
И Замок возвышался на обрыве,
А вечный храм чарующей любви
Сверкал в лазури неба ярким шпилем;

Он видел как полуслепой отец,
Отторгнутый двором, забытый всеми,
Влачит свой быт среди пустых сердец
И промышляет долей менестреля,

Он видел мать — она ждала его,
Задумчиво притихнув у колодца,
И дом родной в низине за селом,
Объятый восходящим солнцем,

Он видел сад соседский, где в тени
Встречал Её, и звал своей невестой,
Да только упорхнули птицей дни
Тех сладких грез, теперь уж неуместных,

Соседский дом, теперь давно пустой,
Напомнил вдруг её капризный локон,
И взгляд, доверчиво простой,
С какой-то неземною поволокой —

В её руке поет веретено,
Сплетая нитью прежние желанья,
И тянется во сне прекрасный сон —
В укор реальности и злобе мирозданья —

Она любила розы, и весной
Ему дарила милые букеты,
А он играл на лютне ей порой
Свои мотивы, что укрылись в лету.

Все вьет долгий путь свои нити из лета в лето,
Дорога то тянется лентой, то часто петляет,
Как чувства и мысли блуждающего аскета
В пространстве и времени вечно безлюдных окраин,

И вот уже море поманит надеждой, вздымая парус,
Чтоб с новым товарищем в лодке покинуть сушу
И править свой челн сквозь стихию, где всякий Аргус
Желает найти твердый берег и верную душу.

Но алкает жертвы и мук ненасытно пучина,
И поднимая валы, рвет и путает снасти,
Так ненасытно и страстно желает кончины,
Чтоб насладиться бессилием, страхом и властью...

Как вера наивно порой покидает землю,
Так злая мечта загоняет рассудок в петлю.

Сквозь чащу вдоль веселого ручья,
Тропой звериной к озеру лесному,
Разведывая здешние края,
Шел Следопыт походкой невесомой,

Зверья и птицы различая звук,
Он собирал коренья для бальзамов,
Покуда мир искусств и свод наук,
Он сызмальства прошел в чертогах Храма;

Его наставником был старый воин-жрец,
И передав закон войны и мира,
Ушел в небытие седой мудрец,
Оставив щит юнцу как образ силы —

Той скрытой, ненавязчивой судьбы,
Что защищает от удара в спину,
От зависти, предательства, молвы,
От ложной дружбы и любви наполовину;

С тех пор тот щит у парня за спиной,
Под ним — колчан, где верный лук и стрелы,
Что выручали путника порой
От хищников и от дурной манеры;

Когда ж он вышел к озеру, узрел,
Что здесь творилось прошлой ночью лунной
И стал искать свидетеля, что цел
И жив остался в этой бойне лютой,

А обнаружив Рыцаря без чувств,
Омыл от грязи все кровоподтеки,
И раны смазав мазями, под куст
Увлек беднягу в тень от солнцепека,

Когда же раненный боец пришел в себя,
Его поил настоем трав целебных,
Развел костер перед закатом дня,
Не тратя слов, ни важных, ни хвалебных;

С тех пор их дружбе уже много дней,
Дороги, повороты за плечами,
И море бороздит челнок друзей,
Однажды к дальним берегам отчалив.

Так злая мечта загоняет рассудок в петлю,
И вырвать его из удавки привитых иллюзий
Порою сложнее, чем выйти с кинжалом на вепря,
И даже опасней — уж очень запутанный узел
Из принятых правил, придуманных кем-то и как-то,
Но встав на тропу уже трудно вернуться обратно;

Когда же товарищ ушел — не кори его взглядом,
Свой щит подарив, как надежду и веру в победу —
Он выбрал ту розу, что будет до гроба рядом,
И чтоб не скормить свое счастье в угоду плена
Чужих миражей и привитых страстей и желаний,
Свой Храм и очаг не забыть в заблужденьях скитаний;

Но боли не меньше в любви, чем в войне и злодействах,
И пусть ковенант закрепил как закон фарисейство.

Но даже морю есть предел — желанный край,
Затерянный среди широт просторных,
Он представал товарищам как Рай
В мечтах и разговорах посвященных,

Однако странным оказался дальний мир,
Он обнажил обломки чьих-то судеб —
Остовы кораблей и черный дым
Костров далеких, где скрывались люди,

И здесь когда-то пронеслась война,
Пеплом покрыв ужасный лик пожарищ,
Покинутые всуе города,
Погосты и места былых ристалищ;

Оставив челн, разбитый возле скал —
Как скарб иллюзий прочих мореходов,
Друзья решили сделать свой привал,
Чтоб утром к Замку отыскать дорогу,

Но встретили Девицу, что одна
Бродила по пустыни побережья,
И рассказала, что вблизи есть Храм,
Где теплилась лампадою надежда,

И здесь друзья во мненьях разошлись —
Для Рыцаря она была обузой,
Но Следопыт изрек иную мысль —
И это предрекло распад союза;

Искатель Замка верен был мечте,
Не понимая, в чем значенье Храма,
Где женский взгляд на вещи — во главе,
Где окончание дороги — смысл романа,

Мечта — химера, но не для троих,
Здесь третий вечно лишний — без ремарок,
И на прощанье Следопыт свой щит
Вручил ревнивому товарищу в подарок,

Они расстались у подножия горы,
Перед мостом, где Храм венчал вершину —
Там для влюбленных в правилах игры
Не столь важны амбиции мужчины.

И пусть ковенант закрепил как закон фарисейство,
Мир — это война, не с врагами, так собственной тенью,
Что вышла наружу как оборотень в затменье,
И не спастись даже трусу смиреньем и бегством;

Ликует луна, затмевая собою светило —
Настал час безумства и пира свирепых чудовищ,
Но требует долг — оградить от чертогов сокровищ,
Чтоб сталью и кровью скрепить договор с этим миром.

С мечом и щитом под багровым от злобы небом
По рыку зверья, по когтям и по прикусу пасти
Познать приступ ревности — жажду безумия власти,
И все ж отстоять до конца свое слово и кре до;

И пыль дальних звезд, осыпая небесную мету,
Введет в лунный сад тень кверента за новым ответом.

Их расставание, сумбурное как вихрь
В часы затмения, что омрачило небо,
Казалось нереальным, словно штрих
Звезды упавшей у ворот победы,

И возвращая Рыцаря в те дни,
Когда он был скитальцем в отчем крае,
Судьба, словно смеялась вновь над ним,
На чувствах и страстях его играя —

И тьма затмения, сгущаясь над землей,
Травила ревностью, что закипала в чреве,
А солнце — как ожог — над головой
Кровавою дырой зияло в небе,

И тени бед, что днем лежали ниц,
Вдруг ожили и разогнули спины —
И поднялись покойники без лиц
Из смрада тьмы и ворохов могилы —

Они кружили стаей злобных псов —
Воспоминания и оборотни счастья,
И новый мир потусторонних снов
Пред ним вставал всей озверевшей ратью,

И уводя их от чертогов Храма прочь,
Их кровью обагряя кромку моря,
Он не искал спасения, и ночь
Все растворила в пенный шум прибоя;

Когда химеры обретают плоть,
То нет врага страшнее у мужчины —
Себя предать или себя бороть —
Лишь два пути, лишенных середины,

Это скрепленный кровью договор —
Пожнешь все то, что непрестанно сеял,
Здесь не приемлем торг, и даже спор —
Манерно выглядит — как дамский веер,

И жертва на священном алтаре —
Вся эта жизнь со страхами и болью,
Есть Храм и Замок — выбор по Судьбе —
Решить с какой смириться ролью.

Введет в лунный сад тень кверента за новым ответом
Мечта, что влекла по дорогам и бездорожью
В сад ветхого замка, где правда окажется ложью,
И будет развенчан раскрашенный блеф всех секретов;

Слепое пространство оглохшему времени нехотя вторит,
Скрипящие двери ворот тишину разорвут и застынут,
Представив искателю истин печали картину —
Тот зал, где засохшие розы молчат в паутине покоя:

Средь щупальцев мертвых лиан и сплетенья штандартов,
На каменном троне, поеденном влагой и мхами —
Лишь мумия шкуры и миф вожака волчьей стаи,
Закованный в ржавые латы, эгрегор забытых парадов.

Ты ждал этот бой, чтобы гордо занять его место?
И снова один среди ветхости и лицедейства.

Спустилась ночь, затмение сменив
Холодным призрачным дыханьем лунным,
И из тумана, словно древний миф,
Во тьме грядой, расплывчатой и смутной,

Возникли стены перед Рыцарем, что брел
Опустошенный битвой, проклиная
Нелепый сонм надежд, что в стаю зол
Он превратил за времена скитаний,

Но вот, нагромождением руин,
Ему предстал тот долгожданный Замок,
Что так многообещающе манил
Своим величием и торжеством обманок;

И двери врат воспели гордеца
Протяжным ржавым грохотом и скрипом —
Как эпитафию и торжество конца
Его пути, и расступившись свитой,

Впустили в бесконечность галерей,
Поросшими лианами и мхами,
Лишь эхом плыли гулко средь теней
Его шаги и звуком звонким стали,

Так, раздвигая заросли клинком,
Что предназначен был для боя с тенью,
Он вышел в зал, где встретил его трон
Молчаньем мумии в доспехах привидения;

И сад цветов, что высох на корню
Давным-давно, еще во время оны,
одетый в паутину, как в броню,
И обрамленный в ветхие колонны,

Был залит бледною печальной тишиной,
И он не ждал ни бала, ни турнира,
И, обращенный в сумрачный покой,
Давно стал только склепом и могилой,

И Рыцарь, что искал живых цветов
Во власти и величии монарха,
Вдруг понял, что чужим охвачен сном —
Воспоминанием и суеверным страхом.

И снова один среди ветхости и лицедейства —
Однажды испив злого зелья холодной гордыни,
Всей жизни не хватит найти от отравы средство —
Навязчивый привкус уже не забудешь отныне;

Когда же служитель химеры предложит корону,
Откроются смыслы и тайны сакральных познаний —
На шаг отделяя ревнивца от власти и трона
В пустынном саду перезревших, усопших желаний;

Гордыня — лишь первый глоток этой суетной жажды,
Презрение — будет вторым, но увы не последним,
Так едкую горечь допьет в одиночестве каждый,
Кто век посвящает капризу желаний надменных,

Но выбрав корону и трон в замке лунного света,
Возможно ли возвращение к прежним обетам?

В проломе свода, что над троном рисовал
Сюжет забвения герба и спуд регалий,
Безмолвным призраком дрожали облака,
Облиты тьмой и лунною эмалью,

Звенела первозданно тишина,
И одиночество вползало под кирасу,
Когда, коснувшись кончиком меча,
Незваный гость обрушил с трона массу

Доспеха ржавого, что заполнял стреху —
Ту пустоту, что возвышалась гордо,
И мумия рассыпалась в труху,
Низвергнув в пыль шлем и корону Лорда;

Смешно же, право, сжечь вокруг мосты,
И получить достойную награду —
Взойти на трон царящей пустоты
Мышей летучих и ползучих гадов,

И став шутом своих безлюдных грез,
Себя навек провозгласить монархом,
Венчав чело шипом сушеных роз,
Как судьбоносным актом и подарком,

И править, только вот не зная кем,
И сокрушать врагов, что не стремятся
Заполучить богатства и земель
Безлюдного, бессмысленного царства…

Но вот во тьме движение, шаги…
Сутулая фигура столь знакома —
Под капюшоном пряча взгляд и лик,
Он поднимает павшую корону,

И из-под складок мантии своей
Маг достает уже знакомый кубок,
Чье зелье развращает мир людей,
И бешенством влечет на злой поступок —

Здесь выбор перед Рыцарем простой —
Пить чашу ревности, приняв корону тлена,
Чтоб окармлять сей мертвенный покой,
Или бежать из Замка как из плена.

Возможно ли возвращение к прежним обетам?
Чужою судьбой не влечет волчья мертвая шкура,
Никто не осудит, и нет никакого запрета
Для повторенья движений по вечному кругу —
Лишь выйти в пролом или в старые утлые двери,
Чтобы скитаться в пространстве незрелой пшеницы,
В сырость лесов, где охотятся хищные звери,
Где вдоль оврагов — цветы и в чащобах — грибницы,
Удел слабых духом бояться то стужи, то зноя,
Или стучаться в чужие дома и пенаты
В поиске полого взгляда слепого покоя,
И лживую лесть принимать за добро и награды,

Надежней найти свою стаю — пусть выбор и сложен, и труден,
Но волки умеют любить — волки совсем не люди.

Так что же пить остаток жизни до конца?
Обзаводиться мнимыми друзьями —
Притворной челядью, чьи хитрые сердца
Еще при жизни биться перестали?

Шипами роз и шкурами волков —
Сухим гербарием или трофейным хламом,
Задрапированными в пыль иных веков
Для рыцарских турниров и парадов?

И поднимая над толпой зевак свой перст,
Увенчанный каратами обмана,
Наполнить Замок и его окрест
Призрачным флером лунного тумана?

Остаться? Или все-таки уйти?
Признаться себе в ложной сути цели?
Или пытать тщету, чтобы найти
Живой цветок средь череды забвений?

Порвать в сердцах последнюю струну,
Той лютни, что звучала вечерами,
И волком выть на хищную луну,
На век свой, заколдованный страстями?

И осознав, что выпало судьбой,
Приняв из рук поводыря ту чашу,
Что избавляет от судилищ над собой,
Безумие вменяя как бесстрашье,

Испить её, наполненную злом —
Пить бесконечно долго, не взирая
На то, что все умершее кругом
Не стоит и частицы мирозданья —

Глотка воды колодезной в жару,
Порханья тихой бабочки над розой,
Горсти рябины горькой на снегу,
Или камина жаркий дух с мороза…

Настолько ли прекрасен мир людей,
Превозносимый мнением огульным,
Чтоб сверху вниз взирать на зов зверей,
Не знающих греха и тяжесть культа?

Но волки умеют любить — волки совсем не люди,
Нет у них церкви, доносов, ни палачей, ни судей,
Жизнь их сурова как мир, и правило очень простое —
Волки не предают братьев по стае и крови;

Волк — это зверь, он не знает иллюзий греха и лукавства,
Хочешь — поверь и иди в его незнакомое царство,
Хочешь — проверь, убедись — верность — это награда,
Хочешь — убей, но потом и от стаи не жди пощады,
Хочешь — предай, но уже не ищи никогда его дружбы,
Хочешь — корми, но знай — не станет он псом на службе,
Хочешь — уйди, он поймет, не встанет на задних лапах,
Хочешь — забудь, только он уже не забудет твой запах;

Волчий закон простой и на слова очень скуден,
И тянется дивный сон, сон бесконечных прелюдий.

Покинув Замок и хранителя его,
Расставшись с призраками сада и химерой,
Что грудой хлама оказалась возле ног,
Но не достоинством и яркою победой,

Смятенный Рыцарь снова мерил путь
Уже без цели и мечты о вечной власти,
Чья ноша зла, хоть высохшая суть
Не в миражах об эфемерном счастье,

Власть — это меч, шлем — маска и броня,
Ей не поделишься как радостью и хлебом,
Подарком не отломишь от себя,
А подари — то жди в ответ измену;

И если возвращаться в те места,
Где некогда звучал аккорд гармоний,
То начинать придется с чистого листа
Ему поэтику всех странствий и историй —

Искать цветы, что некогда росли
В чертогах сада юности нелепой,
Чьи корни поливали лишь дожди
И опыляли пчелы всей вселенной,

И в чистом поле зреющих хлебов,
На радость для крестьян-простолюдинов,
Залитом ярким солнцем до краев,
Предстала вечность яркою картиной —

Великий и раскидистый каштан —
Ровесник истин, пьющий из криницы
Корнями правду, меж которых ждал —
Тот волк, чью жизнь не тронул Рыцарь,

Но это был уже матерый зверь,
Покрытый шрамами вожак с холодным взглядом,
Возросший средь лишений и потерь,
Не сдавшийся губительным изъянам,

И Рыцарь утопил в объятьях рук
Свое живое кредо и начало,
А стая окружила их вокруг,
И в полудённом зное задремала.

И тянется дивный сон, сон бесконечных прелюдий —
Можешь под старым каштаном дышать теперь полной грудью,
Выпита чаша до дна ревности, скорби и желчи,
Прими же с тоской аксиому — мир вечен, а ты не вечен,

Это лишь только от части все очень похоже на тризну,
Но тянутся к солнцу цветы, наливаются влагой и жизнью,
Прячутся в них медоносные пчелы — кормильцы и паства,
Это лишь только отчасти мы счастливы или несчастны;

В миг пресыщения смыслом или докучим профанством
Можно искать в облаках новый мотив своей песни
И наблюдать, как утром птицы у гнезд чистят перья,
Или мечтать, что опять наблюдая с вершины пространство

В странствиях Рыцарь сочтет, что мир ему слишком тесен — и!
Вновь пепел пустыни барханом задушит деревья.

Их летний сон заполнили цветы —
Свидетели существованья рая,
И пели спящим новые мечты,
Своими лепестками осыпая,

Им вторило звучание пчелы,
И щебет пеночки без страха и тревоги,
А легкий бриз среди стеблей травы
Искал успокоенья от дороги,

Над полем простирались облака,
Чертили перьями забавные узоры,
И над землею плыл покой, пока
Уставшим путникам хватало взора;

Когда дороги пройдены и рок
Дает остановиться, оглядеться,
Чтоб просто тишиной наполнить впрок
Уставшее, распахнутое сердце,

И онемев от бесконечных слов,
И обессилев от усилий тщетных,
Найти ту тень, тот мимолетный кров,
Чтобы не знать вопросов и ответов,

А изогнуться линией ветвей,
Широкопалый лист держа как знамя,
Или ростком пробиться средь корней,
И расцвести бутоном, зла не зная,

Или ручьем бежать после дождя
По склону вниз, ища с рекою встречи,
И верить, что живешь совсем не зря
Кустом или в обличии человечьем,

И расцветать, и снова увядать,
Чтобы любою нотою в кантате,
В её аккорде или скерцо прозвучать,
Не думая о запылённой дате,

И этот дивный сон, длиною в жизнь,
Смотреть, чтоб видеть, слышать, чтобы слушать,
Того Творца, что в сумраке пустынь
Вновь оживит израненную душу.

Вновь пепел пустыни барханом задушит деревья,
Рыцарь и Волк — лишь тень в лабиринте страха,
Но скрыта земля туманов тогой безверия,
И зеркалом зла отражается озеро праха;

День растворится надеждой в объятии света,
Но здесь её нет, она всуе покинула землю —
Лишь вьет долгий путь свои нити из лета в лето —
Так злая мечта загоняет рассудок в петлю;

И пусть ковенант закрепил как закон фарисейство,
Введет в лунный сад тень кверента за новым ответом —
И снова один среди ветхости и лицедейства,
Возможно ли возвращение к прежним обетам?

Но волки умеют любить — волки совсем не люди,
И тянется дивный сон, сон бесконечных прелюдий.

Оставим Рыцаря в покое и надежде
Искать мечту, чтоб обрести ту цель,
Что отделяет злобного невежду
От добродетели порою строгих мер,

Что отличит слова от словоблудства,
А музыку от грохота литавр,
Свободу от кривлянья и распутства,
А диспуты от шума полых свар,

Искусство от манеры пошлой пены,
Достоинство от чванства простоты,
Раздумье от великосветской лени,
Сердоболие от мнимой суеты;

Так пусть же ищет страны, где нет смысла
В подмене радости на громкие слова,
Где разум не слуга сухой корысти,
И сила не в размахе топора,

Там, где цветы растут не на продажу,
Там, где плоды — не суетный товар,
Где мирный человек совсем не страждет,
Где всякий нужен, даже если стар,

Пусть будет путь его тернистым не от злости,
Но в благодарности от тех, кому помог,
И если суждено быть чьим-то гостем —
Так переступит в мире тот порог;

Слова, слова, бегут за ходом мысли,
Как и года — за переменой мод
Одежды, быта и научных истин,
То справа влево, то наоборот,

Однако, есть понятие мужчины,
В какие латы их не одевай,
И следствие не поменять с причиной —
Дороги, чтоб идти из края в край,

Рыцарский Замок или Храм семейства —
Есть ипостаси разные, при том
Одно другому не сулит наследства,
И разделяется мостом.